Подъем европейской государственности

ЧАСТЬ V Мировое равновесие (1500—1750 годы)
Глава 18. Империи, государства и огнестрельное оружие
18.12. Подъем европейской государственности

Напряжения, вызванные переворотом в военном деле, необходимость финансировать и содержать большие армии и флот оказали решающее значение на развития европейской государственности. (Аналогичный процесс можно отметить в период «сражающихся царств» в Китае, длившийся около трехсот лет вплоть до возникновения империи Хань, около 200 года до н.э. В Европе существенная разница между 1500 и 1945 годами заключалась в том, что ни одной державе, несмотря на многочисленные попытки, не удалось победить прочие и объединить весь регион.) Среди историков существует тенденция «мистического» толкования подъема европейских государств. Считается, что он стал воплоще- нием «духа наций», сформировавшихся в ходе неизбежного процесса развития и также в результате того, что около 1300 года, начали клониться к упадку «универсальные империи» и «универсальная церковь». Этим государствам, как нас уверяют, было свойственно представительное или по меньшей мере полудемократическое правление, ограниченная или контролируемая государственная власть, законопослушность, сохранение личных и местных свобод и привилегий с постепенным созданием и распространением политических прав на всех граждан. Утверждают, будто именно эти черты и стали предпосылками для подъема Европы, определив развитие промышленности, накопление капиталов и проложив путь, по которому другие сообщества и государства должны идти, чтобы стать «современными». Однако эти идеи никоим образом не соответствуют тем процессам, которые привели к развитию европейской государственности. В них были задействованы четыре решающих фактора. Первый: консолидация политических структур на четко определенных и цельных территориях. Второй: нарастающая централизация власти за счет устранения местных «привилегий» и увеличения числа налогов. Третий: ведение войн за пределами страны в сочетании с усилением монополии на применение насильственных методов во внутренних делах. Четвертый, наконец, — создание государственных структур, бюрократического аппарата и кодекса законов, обязательных к исполнению всеми прочими общественными институтами.

В Европе не сложилось «универсальной империи» — империя Карла Великого (охватывавшая лишь незначительную часть Европы) просуществовала так недолго, что ее можно не учитывать, а наследники, претендовавшие на титул императора, практически не имели реальной власти. Большие претензии выдвигало папство, однако ему успешно противились светские правители, и довольно быстро папство стало лишь одной из действующих сил на итальянской территории. Не было в Европе и «национальных государств» — практически все европейские политические образования были составными, объединенными лишь вокруг конкретной правящей семьи или династии. Многие такие структуры разделялись широкими полосами враждебных земель, как было, например, у Габсбургов. Другие разделяло море, как Англию и Ирландию или Англию и территории на континенте, сохранявшиеся за нею вплоть до середины XVI столетия. Если территория и была цельной, в ней часто соединялись четко разграниченные области, например, Пьемонт и Савойя, Польша и Литва. Зачастую их не объединяло ничего, кроме власти одного монарха. В начале XVI столетия в Европе было лишь несколько политических образований, таких, как Кастилия, Франция и Англия, где существовала относительно крепкая администрация и слабое чувство сословной общности среди элиты.

Династические амбиции, основанные на древних принципах семейственности и наследования имущества, прочно усвоенные европейской аристократией, постоянно сотрясали эти немногие крепкие структуры и стремились уменьшить их и без того ограниченную эффективность. Религиозные разногласия XVI столетия еще более усложнили картину разнородности государств. Установить единообразие стало трудно, и попытки, направленные на это, обычно лишь приводили к новым проблемам, как убедились Габсбурги и Испания в Нидерландах, а англичане в Ирландии. В Кастилии, Англии и Нидерландах религия послужила возникновению сильного и очень агрессивного сознания своей миссии, своей причастности к божественным установлениям. Эта идеология дополнительно укрепилась за счет создания на землях еще весьма смутно очерченной «Испании» имперской структуры, ядром которой была Кастилия, и «Объединенного Королевства» англичан, которое начало соответствовать своему названию не ранее 1800 года.

В начале XVI столетия большинство европейских государств были весьма слабы внутренне; они состояли из множества разнообразных общин, сообществ, автономных областей, со сложной системой подчинения и самыми различными кодексами законов. В 1579 году образовались Соединенные провинции — федерация между Утрехтом и семью другими северными провинциями Нидерландов; влияние ее центральных структур всегда оставалось незначительными. Во Франции независимые владения Бурбонов — Беарн, Наварра, Арманьяк, Вандом и Родез — были присоединены лишь при восшествии Генриха IV на трон в 1589 году. Шотландия и Англия «объединились», когда престол достался Иакову VI Шотландскому, и он стал Иаковом I Английским в 1603 году. Однако обе страны остались раздельными вплоть до акта об объединении в 1707 году. Был упразднен шотландский парламент, однако сохранились собственные структуры правосудия, религиозных институтов и образования. В Испании парламент Арагона был сильнее, чем в Кастилии, и попытка изменить эту ситуацию стала одной из основных причин восстания в Арагоне в 1591 году. Англия со своим «неписаным сводом законов» и достаточно единообразной системой судопроизводства выделялась как уникум на общем фоне — в 1600 году во Франции все еще действовали более 700 отдельных кодексов, в Нидерландах их было не меньше. Даже на территории, принадлежащей одной семье, как Габсбурги, до 1618 году имелся ряд самостоятельных правителей, державших собственные дворы, в Нижней, Верхней и внутренней Австрии, Тироле и Богемии. Административное и законодательное единство, как при поглощении Уэльса Англией в 1530-х годах и создании Савойи из разнородных частей после 1559 года, было крайне необычно для европейских стран. Сложность состава государств подчеркивалась разнообразием языков. В Испании сохранение баскского и каталонского наречий стало залогом сохранения этнических меньшинств, аналогично — бретонский и окситанский языки во Франции. Уэльс, хотя и был законодательно и административно включен в состав Англии, сохранил собственный язык, и эта лингвистическая разница стала определяющим этническим фактором. Другие, наиболее отдаленные места, например, Корнуолл в Англии, очень слабо контактировали с центральным правительством, а в Польше и Литве многие глухие углы оставались еще языческими. Это частично объяснялось неразвитостью коммуникаций — для Габсбургов серьезной проблемой было то, что для доставки письма из Мадрида в Брюссель или Милан требовалось как минимум две недели, а часто и намного больше.

Важнейшей частью государственного формирования в Европе было слияние этих мелких областей, устранение местных обычаев и прав. В XVI и XVII веках повсюду (кроме швейцарских кантонов) местные органы управления теряли силу в пользу расширяющейся центральной власти. Другие сообщества, претендовавшие на некоторую самостоятельность и обособленность, такие, как свободные города, княжества, епископства с их местной юрисдикцией, постепенно поглощались развивающейся унифицированной структурой. Процесс этот отнюдь не был мирным и часто наталкивался на сопротивление. В Испании восставал не только Арагон, но также и Каталония, а Португалия отделилась и вернула себе независимость. К началу XVIII столетия Арагон потерял почти все свои привилегии, но Каталония сохранила значительную автономию. Даже в таком небольшом и относительно интегрированном государстве, как Англия, в конце XV — начале XVI веков постоянно вспыхивали местные восстания по мере того, как усиливалась центральная власть. Так было в Йоркшире в 1489 году, в Корнуолле в 1497 году, в северных графствах в 1536 году — «Паломничество милости» (Pilgrimage of Grace), последовавшее за роспуском монастырей, в западных графствах в 1547 году, затем мятеж Кета в 1549 году и Вайетта в 1553 году.

«Паломничеством милости» назвали народное восстание в Йорке и Йоркшире, вспыхнувшее в 1536 году, с целью выражения протеста против намерения правительства закрыть монастыри и порвать с Римом, хотя у восставших были и другие социальные и экономические поводы для недовольства. Безусловно, монастыри играли значительную экономическую и социальную роль. Но их главной функцией, по мнению руководителей восстания, было упрочение истинной христианской традиции и религиозное просвещение народа, плохо владеющего законом Божьим. Народ продолжал молиться по старому обычаю, что и послужило причиной инцидентов на востоке Англии, в Линкольншире, незадолго до «Паломничества милости». Многочисленные крестовые шествия, паломничества и бунты были направлены на восстановление старой религии, свидетельствуя о приверженности части населения римскому культу и традиционным религиозным структурам. Они были жестоко подавлены. В общей сложности летом 1537 года было казнено 216 руководителей восстаний: среди них было несколько лордов, мелкопоместные рыцари, аббаты, 38 монахов и 16 приходских священников. (Прим. перев.)

Кроме того, правители навязывали подданным новую систему, предоставлявшую им монополию на применение насилия в государстве. Европу XV столетия характеризовало, как и в предыдущие века, наличие могущественных группировок знати и землевладельцев, обладающих собственной военной силой и хорошо укрепленными замками (практически то же самое наблюдалось в Японии). Обычно они признавали авторитет монарха и сражались за него. Однако они также сохранили основы собственной власти и столь же успешно могли восстать. Имея незначительные доходы, монарх часто имел меньше ресурсов, чем знатнейшие из сеньоров. Потому правителям бывало сложно набрать профессиональную армию или нанять наемников, хотя в Европе их становилось все больше, начиная с тринадцатого столетия, особенно в более богатых странах, таких как Италия. Начиная с XVI столетия правители постепенно устраняли альтернативные очаги власти в обществе и устанавливали свое исключительное право на применение силы. Солдаты в армию теперь набирались государством на жалованье, а не на основе неких «феодальных» обязательств, замки же либо становились беспомощными перед огнестрельным оружием, либо сносились.

Особенно активно погибали средневековые фортификации во время гражданских войн: в Лангедоке снос замков был обычным наказанием за участие в мятеже (1627-1632 годы), в Англии при Кромвеле они также целенаправленно разрушались, помимо тех, которые пострадали в ходе военных действий. (Прим. перев.)

Эти перемены в основном были завершены в Англии к концу XVI столетия и ощутимо усилились во Франции с 1620-х годов, хотя процесс завершился только в 1660-х годах. Но и в этих условиях уровень контроля правительства внутри государств все еще оставался минимальным. Несмотря на пытки, публичные казни и драконовские законы, многие местности, особенно отдельные районы больших городов и удаленные участки, не ощущали никакого контроля; грабежи на дорогах и улицах были обычным делом.

По мере возрастания военных расходов монархам приходилось искать более эффективные способы давления и сбора налогов, если они хотели добиться успеха и выжить. Напряжения возникали между правителями и дворянским сословием, либо на почве различных внутригосударственных интересов. «Штаты» или «парламенты», созданные в ряде стран Европы в период, предшествовавший 1500 году, теперь замещались влиянием государственных структур и сильными правителями. Эти ассамблеи собирали представителей аристократии и другие сообществ (церкви и городов). Они отстаивали привилегии — свои и местные. В начале своего развития государственные структуры Европы имели очень ограниченную силу принуждения, и монархам приходилось полагаться на согласие общества при взимании необходимых им сумм. Дав свое согласие на сбор налогов, эти группы могли потребовать взамен новых привилегий и исключительных прав. Начиная с XV столетия правители начали обходить эти препятствия, устанавливая особые налоги на определенные цели (обычно военные), затем делая их постоянными и увеличивая суммы тех налогов, которые не требовали одобрения. В этих обстоятельствах созыв штатов и парламентов оказывался ненужным, а независимость и сила монархии тем самым возрастали. Главная сложность для правителя заключалась в том, чтобы уравновесить желание финансировать свои амбициозные планы и возможность ответного восстания подданных против налогового гнета. Единственным исключением из общей тенденции стала Англия, где перераспределение власти произошло внутри привилегированного сословия, и к концу XVII столетия монарх правил при содействии землевладельцев и (все больше) крупных коммерсантов. Они не препятствовали проведению установленной государством политики.

Утверждение о том, что все эти начала европейской государственности были каким-то образом «представительными», является иллюзией. Штаты и парламенты, которым удалось выжить, представляли интересы лишь очень малой доли населения, а именно отдельных групп с их личными интересами, способных обеспечить себе преимущества и привилегии. Даже сохранившиеся «свободные» города управлялись кучкой избранных (обычно из ведущих купеческих семейств). В Генуе контроль над городом находился в руках 700 человек (и их семейств). В Нюрнберге закон ограничивал причастность к власти числом в 43 семейства (в общей сложности не более 200 человек) при населении 20 000 человек в самом городе и еще 20 000 в его окрестностях. Из этих семейств избирались семь старшин, которые и принимали все решения. В 1525 году, когда они решили оказать поддержку Лютеру, весь город был вынужден следовать за ними. В Севилье ограничения были еще жестче — власть принадлежала «консулату» в составе не более пяти зажиточных купцов, которые могли принимать решения в соответствии со своими частными интересами, когда пожелают. В Лондоне в начале XVII столетия около 200 зажиточных торговцев фактически управляли городом. В Нидерландах прослойка, причастная к власти, составляла не более 10 000 человек при населении свыше двух миллионов.

По мере того, как военные расходы государства росли, способы управления пришлось менять. Почти по всей Европе монархические правительства составлялись в основном из лично знакомых королям придворных и родственников. Контроль над деятельностью администрации и работой судебной системы на местах практически отсутствовал. Здесь снова следует указать на Англию как на исключение (в основном из-за ее размеров): уже начиная с середины двенадцатого столетия монарх мог установить контроль центральной администрации благодаря назначению выездных судей и включению местных землевладельцев в систему правосудия в качестве мировых судей. С начала XVI столетия становилось все яснее, что переворот в военном деле требует создания более сложных административных структур и хотя бы примитивной бюрократической системы, чтобы обеспечивать армию всем необходимым и развивать систему налогообложения. В большинстве стран западной Европы в 1530—1540-х годах прошла значительная реорганизация. (Типичным примером является деятельность Томаса Кромвеля в Англии при Генрихе VIII.) Медленно, но неуклонно администрация превращалась в государственный институт — например, во Франции число государственных служащих (штатских) возросло с 12 000 в 1505 году до более чем 80 000 к 1660-м годам. Растраты, подкуп, раздача синекур, коррупция и воровство по-прежнему наличествовали в огромных размерах и еще усугубились за счет продажи откупов и создания монополий, но общая тенденция развития была очевидной.

Европейским правителям тоже приходилось изменяться. Они были вынуждены оставить роль военных предводителей, в мирное время занятых придворными развлечениями (фехтованием и танцами), и стать администраторами, определяющими политику государства. Многим этот переход дался с большим трудом, а многие оказались на него не способны — например, Фридрих Вильгельм I Бранденбургский (1640—1688), так называемый «Великий электор», оказался не способен к обучению и в возрасте девяти лет не умел ни считать до десяти, ни назвать буквы алфавита. Потому приходилось полагаться на какого-нибудь «фаворита» из числа придворных, который мог бы диктовать политику за счет своего личного влияния на короля. В начале XVII столетия во Франции правили сперва кардинал Ришелье (1624—1642), затем его преемник Мазарини (1643—1661). В Испании Оливарес (1622—1642), а в Англии Бэкингем (1618—1628) исполняли аналогичные роли. Даже высокообразованные правители передоверяли полноту власти первым министрам, как Густав-Адольф Шведский Оксенштерну. Все эти деятели могли, пользуясь своим положением, создавать обширные сети собственной власти, пользуясь коррупцией. Только к концу XVII столетия в ряде стран начали складываться первые варианты министерских систем с передачей определенных правительственных функций группам лиц, пользовавшихся доверием монарха.

Правители Европы предпринимали все эти далеко идущие перемены, фундаментальную смену институтов, рискованные изменения в налогообложении, централизацию власти и борьбу с соседними правителями вовсе не для создания «национальных государств». Они руководствовались стремлением увеличить собственное могущество и славу. Все прочее воспринималось как побочный эффект. Завершением процесса стало образование устойчивых государств и, как следствие — консолидация населения в них в виде наций. Границы в Европе все еще оставались нечеткими и долго оставались предметом споров. Они не отграничивали какие-то «исконные» национальные образования. Восточная граница Франции то и дело менялась вплоть до 1918 года, Бельгия стала искусственным образованием XIX столетия, Ирландия то входила в состав Британии, то становилась независимой, а Бавария предпочла присоединиться не к Австрии, а к Германии (образованной в середине XIX столетия) — лишь в 1871 году. Даже у большинства крестьян почти отсутствовало самосознание связи с государством, в котором они жили. Перепись, проведенная в конце 1870-х годов, показала, что большинство крестьян во Франции не считали себя «французами», и правительству пришлось начать обширную кампанию по созданию «французского самоопределения» и преданности государству.

В целом очень немногие из западноевропейских государств сумели успешно приспособиться к новому устройству мира. В 1500 году в Европе начитывалось более 500 независимых политических единиц, а к 1900 году их осталось около двадцати пяти. Даже крупные независимые государства, такие, как Богемия, Шотландия, Неаполь и Бургундия, исчезли, наряду с множеством мелких княжеств, независимых городов и епископств. Простого рецепта для успеха не существовало. Доступ к богатствам, накопленным за пределами Европы, был важным фактором, но не решающим. Испания и Португалия не стали крепкими государствами и с середины XVII столетия находились в относительном упадке по сравнению с другими европейскими соперниками. Нидерланды могли пользоваться огромным богатством, приносимым торговлей, и хотя эта страна сохранила прочную и отчетливую обособленность, устойчивые государственные институты в ней не развились. В некоторых местах доход с торговли был очень важен. Таможенные сборы с кораблей, проходящих через Зунд, оказались важным подспорьем для развития государства в Дании, а для английской монархии налог на экспорт шерсти в Нидерланды был важнейшим источником доходов. В течение некоторого времени высокоразвитые торговые города-государства, например, на севере Италии, могли расходовать свои богатства на содержание наемников в качестве военной силы. Однако по мере того, как богатство, нажитое торговлей, а также награбленное в Америке, распространилось по Европе, другие государства получили возможность делать то же самое. Ряд государств возник и без этой базы. В Бранденбурге-Пруссии и Московии-России отсутствие прочной коммерческой базы означало лишь то, что в образовании государства большую роль сыграла грубая сила. Сказывалось и географическое положение — оно обеспечило относительную безопасность Англии и Швеции, но Германию сделало ареной беспрерывных войн, особенно в начале XVII столетия, и помешало развитию государственности (самым успешным стал Бранденбург-Пруссия на восточной периферии территории). Для государств до-индустриальной эпохи существенным фактором было наличие стабильной династии более-менее способных правителей. И в этом вопросе Англия стала исключением, поскольку царствующие дома сменялись в ней четыре раза в период между 1600 и 1714 годами не считая гражданской войны и установления республики. Страна пережила эти внутренние трудности благодаря своему изолированному положению, затруднявшему вторжение извне.

По вышеизложенным причинам создание государств в Европе было делом чрезвычайно дорогостоящим. Оно не обходилось без беспрерывных войн по всему континенту, приносивших народам смерть и жестокие страдания. Многие люди и сообщества утратили свою независимость, а с нею — права и привилегии. Дорого обходился этот процесс еще и из-за излишних налогов и конфискаций, необходимых для содержания армий и чиновничьего аппарата, что приводило к усилению внутренних трений. Однако имелись также и преимущества: большая упорядоченность во внутренних делах и установление вразумительной системы законов и правосудия. Так закладывались основания для позднейшего развития европейских государств в XIX столетии — усиления могущества, усмирения внутренних волнений посредством полицейских сил, воинской повинности, которым сопутствовало медленное развитие экономики и социальной справедливости, хотя последней обычно сопротивлялись привилегированные слои.

В более широкой перспективе мировой истории процесс государственного строительства в Европе имел фундаментальное долгосрочное значение. Когда Европа добилась господства над другими частями света, они вынужденно последовали за нею и попали в ту же плавильную печь. Такие государства, как Китай, Япония и Оттоманская империя, должны были перенять характеристики европейских государств (в частности, создать министерства иностранных дел), чтобы продолжать функционировать в мире, созданном Европой.

Когда европейские заморские империи рухнули в середине двадцатого века а за ними последовал распад Советского Союза, на карте мира к концу столетия появилось более сотни государств, организованных по европейской модели, хотя в большинстве из них отсутствовали необходимые инфраструктуры, и это неизбежно делало их изначально слабыми.